Вялотекущие репрессии: история советской карательной психиатрии. Часть 4

«Он совсем не того»

Брежнев и его команда были уверены, что всякий побывавший у психиатра непременно болен. Особенно если они сами направляли человека на психиатрическую экспертизу, требуя признать его невменяемым. Поэтому обмен «душевнобольного уголовника» Владимира Буковского на генсека компартии Чили Луиса Корвалана казался выгодным: диктатор Пиночет отдаёт своего самого ценного пленника, а мы выгоним главного диссидента и пусть все видят, что он жалкий псих.

Однако через два с половиной месяца, 1 марта 1977 года, Буковский уже сидел в Белом Доме на диване с президентом Джимми Картером. И говорил, что согласно хельсинкскому Заключительному Акту не должно быть ни одного политзаключённого, тем более в психушках. СССР, подавляя своих граждан, захочет подавить чужих, и скоро нападёт на кого-то из соседей послабее. Избежать этого можно только принуждая Советы к соблюдению прав человека, путём давления, эмбарго и бойкота московской Олимпиады.

Беседа Владимира Буковского с президентом США Джимми Картером, 1 марта 1977 года

Картер кивал, хотя не оценил. Зато через две недели предложения Буковского оценил Брежнев и выругал помощников: «Товарищи, что ж это вы наделали? Вы же меня уверяли, что он того, а он совсем не того, выступает там всюду, говорить умеет… Что же вы мне деятелей выпускаете?»

В ту же ночь стало известно, что борьба вышла на новый уровень: 23-летний фельдшер московской скорой помощи написал о системе насильственной госпитализации свой «Архипелаг ГУЛАГ». Называлась книга «Карательная медицина». Автор, Александр Подрабинек, спешил окончить её к VI всемирному конгрессу психиатров в Гонолулу, намеченному на конец августа 1977 года.

Работал он как Солженицын: изучал историю вопроса, записывал свидетельства пострадавших, чаще всего на магнитофон «Легенда», добывал тексты законов и секретных инструкций Минздрава. Ценным информатором стал генерал Григоренко, за которым Подрабинек ухаживал как медик после возвращения того из психушки.

Григоренко создаёт «Рабочую комиссию по расследованию использования психиатрии в политических целях»

Во второй части нашего рассказа мы оставили разжалованного генерала в шестиметровой камере Черняховской спецпсихбольницы наедине с больным, который зарезал свою жену. Тот глядел недвижно перед собою или приставал с бессвязными речами. Ночью Григоренко просыпался от тяжёлого взгляда оскаленного безумца, готового к броску. Через пару месяцев тот напал, но генерал оказался сильней. Едва Григоренко скинул сумасшедшего на пол, открылась дверь – снаружи наблюдали за схваткой и ожидали её исхода. Следующие 37 месяцев Петр Григорьевич провёл в одиночке. Людей видел на короткой прогулке да в коридоре, когда выводили в туалет. Водили нарочно редко, приходилось постоянно терпеть.

До больницы Григоренко был богатырём – чтобы надеть на него смирительную рубашку, собирали 12 человек. Теперь он превратился в шаркающего диабетика с аденомой, его раскачивало на ходу. Он мог и не выйти из больницы живым, но в 1974 году высланный Солженицын призвал американского президента Никсона замолвить за Григоренко слово – и того в срочном порядке освободили. Генерал не раскаялся и вопреки болезням продолжал диссидентскую жизнь.

Петр Григоренко и его жена Зинаида Михайловна в 1975 году. Между ними – философ и диссидент, священник РПЦ отец Сергей Желудков

Быть диссидентом – это не ругать советскую власть на кухне под «Голос Америки». Это когда к тебе круглые сутки стучатся обиженные, уволенные, ограбленные, родственники арестованных и безвинно осужденных. В каждом третьем случае фигурировала психбольница. Григоренко предложил создать при Хельсинкской группе, следившей за нарушениями прав человека, особую медицинскую комиссию. Она не просто собирала жалобы. В её составе был волонтёр-психиатр, который проводил освидетельствование насильственно госпитализированных. Результаты его экспертизы переправлялись в Лондон, в Королевский колледж психиатров.

Волонтёр из 20-й психбольницы

Первым волонтёром стал Александр Волошанович. Он осматривал желающих по средам на квартире, где гостил Подрабинек, или у себя в Долгопрудненской больнице, в ночные дежурства. Волошанович очень старался, зная, что каждую его экспертизу просматривают иностранные коллеги. На заполнение британского опросника, сбор анамнеза и заключение по одному посетителю уходил целый день.

Квартира прослушивалась, у подъезда дежурила машина. Подэкспертных фиксировали, но не трогали. Заключения Волошановича были как охранные грамоты: с ними не сажали в психушку. Ни одна экспертиза не попала в КГБ: на руки выдавали только справку о необоснованности принудительного лечения, а развёрнутое заключение хранилось в Лондоне.

Погоня за машиной скорой помощи

Рабочая комиссия официально заработала 5 января 1977 года, когда на пресс-конференции были представлены её члены, кроме Волошановича. Самым юным и деятельным из них был Подрабинек, ещё не обременённый семьёй. Его свободное время посвящалось Рабочей комиссии и «Карательной медицине».

Фельдшер 21-й подстанции скорой помощи Александр Подрабинек (родился в 1953 году), середина 70-х. Фото из книги Подрабинека «Диссиденты»

А в рабочее время у ворот его подстанции стояла набитая людьми машина. Сначала медперсонал испугался, что это охотники за омнопоном, звонили в ГУВД дежурному по городу. Подрабинек объяснил, кто это – ему поверили не сразу. Потом, как он вспоминает, «все успокоились, поняв, что налета наркоманов на подстанцию не будет. В следующее мое дежурство был день аттракционов. Когда я уезжал на вызов, все высыпали на улицу смотреть, как гэбэшная машина послушно поедет за мной. Многие были в восторге. Мой шофер — молодой парень, с которым каждое лето мы резались во дворе подстанции в настольный теннис, устраивал шоу на дороге. Включив мигалку и сирену, что было вполне законно, когда мы спешили на вызов, он выезжал на Таганскую улицу, где было одностороннее движение и встречная троллейбусная полоса. По этой встречной мы и мчались на вызов, а сзади нас ехала единственная машина… Как-то на перекрестке ошарашенный гаишник, размахивая полосатой палочкой, пытался остановить наглого нарушителя правил дорожного движения, но из машины ему подали знак, и он мгновенно отступил. Знак мы засекли — салатовая «Волга» мигала ему одной фарой».

«Скоро работать стало невозможно. У «скорой помощи» есть свои «хроники». Как правило, это астматики или сердечники… После моего приезда их стали навещать участковые милиционеры и люди в штатском, проверяющие режим прописки и возможное присутствие в квартире посторонних лиц. Больные, может быть, и не соотнесли бы эти визиты со мной, но люди в штатском расспрашивали их о работе «скорой помощи» и персонально обо мне».

Визит спецслужб не сулит сердечнику ничего хорошего. Пришлось перейти на работу диспетчером. И это ещё целью КГБ был не Подрабинек, а его «шеф» Юрий Орлов (который в третьей части ходил к Снежневскому), руководитель Хельсинкской группы. Сам фельдшер заинтересовал органы, когда аспирант Академии Генштаба Владимир Введенский позвонил на Лубянку и сообщил, что по такому-то адресу находятся антисоветские материалы.

Этому Введенскому негде было встречаться со своей любовницей по фамилии Жабина. А Жабина дружила с машинисткой, перепечатавшей «Карательную медицину» набело. Уходя на работу 13 марта, машинистка дала влюблённым ключ от своей квартиры. Гости удачно совместили секс, вероломство и донос.

Что было в этой книге

Три года Подрабинек собирал всё известное о карательной психиатрии. По образцу «Архипелага ГУЛАГ» сначала идёт исторический экскурс и очерк законов, а затем, с массой конкретных примеров, все стадии конвейера, формальная цель которого – заставить инакомыслящего раскаяться и прекратить «антиобщественную деятельность».

Автор со знанием дела разбирает так называемое лечение. Общая идея антитерапии – вязать вяческими способами. Тут прослеживается эволюция. В 40-е годы смирительные рубашки сменились влажной укруткой: человека обматывают влажной парусиной, натягивая что есть силы. Высыхая, ткань садится и сжимает тело, как «испанский сапог» инквизиции.

Потом пошло в ход старое средство усмирения буйных алкоголиков: инъекция взвеси серы в масле, сульфозина. От него поднимается температура и место укола так болезненно, что страшно пошевелиться. В конце 50-х стали производить нейролептики. Аминазин в огромных дозах вяжет не руки, а прямо сами нейроны головного мозга. Как описывал это состояние Леонид Плющ: «Не то что писать и говорить, даже думать не могу».

В 60-е появился галоперидол, первый препарат для лечения шизофрении. Если его давать по 4 таблетки в день без корректоров, человек не знает покоя. Как рассказывал Владимир Гершуни: «едва прилёг, тянет встать, чуть шагнул, тянет присесть, а присев, уже хочется опять ходить, а ходить негде». Именно это свидетельство из Орловской спецпсихбольницы побудило Подрабинека взяться за книгу.

Систематизация сотен примеров показывает, что перед нами не «случаи гипердиагностики», а отлаженная машина. Ей всё равно кого перемалывать: что каратель исполняет по приказу, он сделает и за деньги. Из самой страшной спецпсихушки выходили за 500 рублей. Имела свою цену госпитализация надоевших жён, конкурентов и начальников. Антисоветчики уже не составляли большинство среди «здоровых больных».

У каждой машины есть слабое место, в котором она ломается. Эту машину можно сломать, отняв у неё звание медицины, к чему Подрабинек и призвал психиатров мира: «объявить полный бойкот советским психиатрам до тех пор, пока в Советском Союзе будет находиться хоть один заключенный в психиатрическую больницу по политическим мотивам».

Арест члена Рабочей комиссии Александра Подрабинека 3 апреля 1977 года, в ходе расследования насильственной госпитализации баптистов в психиатрическую больницу №14. Москва, Печатники, Шоссейная улица

После изъятия книги с автора не спускала глаз бригада наружного наблюдения. Запасной экземпляр извлёк из тайника его брат Кирилл Подрабинек. Другой член Рабочей комиссии — программист Вячеслав Бахмин —отредактировал текст и переправил дипломатической почтой в Лондон. Активисты «Международной амнистии» перевели и распространили избранные главы среди 4000 делегатов всемирного конгресса психиатров в Гонолулу.

Эффект, который это возымело, определил решение Нобелевского комитета: «Международная амнистия» удостоилась премии мира 1977 года.

Звёздный час психиатра Марины Войханской

Делегация Всесоюзного общества невропатологов и психиатров подготовилась неважно. Из 400 докладов на форуме в Гонолулу советских было только 20. Снежневский дал следующее объяснение: «Гавайи очень далеко». Это значило: в дорогостоящую поездку отправили только меня да разное начальство, а тем, кто делает доклады, мест не хватило.

Замминистры вяло отбивались от австралийцев, требующих осуждения советской психиатрии: «Где доказательства? Есть у вас подписанные советскими врачами заключения, в которых здоровый человек объявлен больным?» Вечером 31 августа на трибуну вышла психиатр Марина Войханская из Ленинграда. Она работала в больнице №3, куда насильно госпитализировали Виктора Файнберга, который в 68-м протестовал на Красной площади против ввода советских войск в Чехословакию. Марина не стала закалывать его аминазином, и отговорила других врачей. Мало того, она ушла к Файнбергу от мужа, уехала в Англию. Ей не разрешили взять с собой 9-летнего сына Мишу и грозили, если она выступит, забрать мальчика у бабушки (матери Марины) и сдать в детский дом. Зная всё это, британская делегация слушала Войханскую стоя.

Марина Войханская (родилась в 1935 году), психиатр и зарубежный представитель Рабочей комиссии, с сыном Мишей, которому после мощной общественной кампании на Западе позволили воссоединиться с матерью. 1974

Она взяла в руки «Карательную медицину», прошлась по ней с комментариями, и открыла приложение в конце: «Вот поименный «чёрный список» – психиатры, приговорившие здоровых людей. 103 фамилии. Снежневский, Морозов, Наджаров – смотрите, может, кто-то из них сейчас сидит рядом с вами». Все трое находились в Гонолулу, но в тот вечер заранее исчезли из зала.

День, когда Польша стоила 280 долларов

1 сентября была принята беспрецедентная в истории медицины резолюция: «ВПА отме­чает существование психиатрических репрес­сий в политических целях, осуждает их во всех странах, в которых они име­ют место, и призывает профессиональные ор­ганизации психиатров отказаться от такой практики… ВПА относит эту резолюцию прежде всего к широко известному системати­ческому злоупотреблению психиатрией в поли­тических целях в СССР».

«За» было подано 90 голосов, «против» – 88. Правда, Всесоюзное общество выкупило не все голоса в отведенной ему по уставу квоте. Три голоса стоили 280 долларов, которых отчего-то не нашлось.

Заместитель Снежневского Марат Вартанян посчитал, что мобилизация психиатров социалистических стран восполнит недостачу. Однако в последний момент пропали поляки с тремя оплаченными голосами. Так советские психиатры были осуждены профессиональным сообществом, а польские в наказание за это остались без выездных виз до 1989 года.