Вялотекущие репрессии. Часть 3
На радость Станиславскому
Будущий психиатр Семен Глузман, киевский студент-медик, пописывал для души рассказы. В 1970 году он через друзей познакомился с наиболее именитым в столице Украины писателем Виктором Некрасовым, автором первой правдивой книги о войне — «В окопах Сталинграда». Повесть удостоилась Сталинской премии, которую Некрасов потратил на инвалидные коляски для фронтовиков.
Писатель пригласил Глузмана в гости. Читать его рассказики не стал, но привязался к начитанному студенту по-человечески; они подружились, несмотря на разницу в возрасте.
С большим сожалением юный медик отмечал у Некрасова симптомы хронического алкоголизма. По утрам Виктор Платонович шёл на Крещатик искать собутыльников, и не всегда возвращался своим ходом. Глузман решил спасти классика русской советской литературы, пока не поздно.
Некрасов сопротивлялся с изобретательностью давно пьющего актёра. Если его с утра караулили в прихожей, мешая одеться, он шёл принять душ — а в ванной были заранее спрятаны плащ и ботинки. Глузман пытался воздействовать гипнозом – Некрасов сыграл загипнотизированного. Глузман вместе с более опытным психиатром начал медикаментозную терапию — Некрасов сымитировал эпилептический припадок, да так натурально, что оба врача поверили.
Вступаясь за любимую
Тогда прибегли к запрещённому приёму: Глузман убедил жену писателя Галину Базий крошить Виктору Платоновичу в утренний творог таблетки, которые в сочетании с алкоголем вызывают боль за грудиной. Когда Некрасов завязал, в нём оживился гражданский темперамент.
Он и прежде был негласным лидером киевской фронды. Вспоминал Бабий Яр, осуждал вторжение в Чехословакию, за что в 1969 году получил партийное взыскание. В его доме Глузман читал весь новейший самиздат, через него познакомился с настоящими диссидентами, в том числе с математиком Леонидом Плющом, членом Инициативной группы защиты прав человека в СССР.
Они возмущались помещением в психбольницу Петра Григоренко и других вполне здоровых инакомыслящих. Семён чувствовал, что протесту не хватает профессионализма. Он решил написать собственную расширенную судебно-психиатрическую экспертизу Григоренко, изучив переписанные адвокатом Софьей Каллистратовой медицинские документы из его дела. На первом году своей профессиональной деятельности, в житомирском отделении детской психиатрии, юный Глузман бросил вызов самому Лунцу. «Я любил психиатрию и воспринимал злоупотребление ею так: мою любимую делают проституткой».
В своём заключении Глузман не только соглашался с Детенгофом – «здоров и был здоров» – но и предлагал привлечь к уголовной ответственности тех врачей, которые признали Григоренко параноиком, не потрудившись доказать это даже формально.
Выдающийся психиатр и порядочный человек
Экспертиза была готова, когда Буковского арестовали за передачу медицинских документов Григоренко и других в распоряжение делегатов запланированного на ноябрь 1971 года конгресса Всемирной психиатрической ассоциации (ВПА) в Мехико. Теперь психушка грозила самому Буковскому.
Генеральный секретарь ВПА Денис Ли в сентябре предупредил правление Всесоюзного общества невропатологов и психиатров, что может встать вопрос о «досье Буковского». И для подготовки к серьёзному разговору прислал Снежневскому полную копию досье. В таком положении признание Буковского невменяемым гарантировало скандал. Поэтому Снежневский постарался, чтобы 5 ноября Буковский «выздоровел», и переместился из института им. Сербского в тюрьму.
В это время Некрасов говорил Глузману:
— Неужели все эти профессора — дерьмо? Вот я, лауреат Сталинской премии, известный писатель, хочу написать письмо известному психиатру, порядочному человеку, и хочу спросить его о всех этих грязных психиатрических репрессиях против здоровых людей. Некому писать, некого спросить…
— Вы не правы, Виктор Платонович. Я знаю о таком человеке. Это выдающийся психиатр и очень порядочный человек. Его фамилия — Снежневский».
И Некрасов в письме задал Андрею Владимировичу три вопроса: знаком ли он с историями болезни Григоренко и Буковского? Обследовал ли их лично? Согласен ли с диагнозами? «Я позволяю себе задать Вам эти три вопроса, так как со своей стороны хорошо знаю друзей и родственников… П. Григоренко и В. Буковского,… нет никакого основания не доверять их утверждению, что и тот и другой психически совершенно здоровы».
Снежневский ответил 12 ноября:
О Григоренко: «Я его видел в 1963 г., позвольте не согласиться с Вами, у него паранойя с достаточно явными изменениями личности» [на самом деле год 1964-й, и Снежневскому пришлось настаивать на паранойе по распоряжению Суслова].
О Буковском: «…несколько лет назад, задолго до привлечения его к судебной ответственности, осматривался по просьбе родственников мною. В то время у него был тяжелый психоз. Но его особенности позволяли предполагать наступление очень постепенного выздоровления…» [не по просьбе родственников, не до привлечения, и диагностировал не психоз, а вялотекущую шизофрению]. На что рассчитывал Снежневский, если Некрасов предупреждал, что знаком с близкими обоих и может всё проверить?
Надежды на открытый «протест профессоров» больше не было. Виктор Платонович отвёз экспертизу Глузмана академику Сахарову. Тот показал её опытным психиатрам, которые высоко оценили профессионализм автора.
Страх как диагноз
Суд над Буковским состоялся после психиатрического конгресса в Мехико, где для советской делегации всё прошло гладко. Там хорошо поработал ученик Снежневского Марат Вартанян, специалист по шизофренической наследственности. Не робот, как Морозов; не мямля, как Снежневский; а душа компании, анекдотчик с безупречным английским. Он объяснял главам крупных делегаций, что ВПА – не ООН, это лишь форум для обмена информацией. Кому интересно обсудить досье Буковского и книгу братьев Медведевых «Кто сумасшедший?» — может в частном порядке поговорить со Снежневским.
Переводил Вартанян, поскольку Снежневский владел английским только на уровне чтения. Академик гудел, что всё это «холодная война против СССР», хотя подлинность документов из досье не оспаривал. В конце конгресса Вартаняна выбрали одним из 6 членов исполкома ВПА.
Через месяц, 5 января 1972 года, Буковского приговорили к 7 годам заключения с последующей пятилетней ссылкой. На суде он сказал: «Наше общество ещё больно. Оно больно страхом, пришедшим к нам из времен сталинизма. Но процесс духовного прозрения общества уже начался, остановить его невозможно. Общество уже понимает, что преступник не тот, кто выносит сор из избы, а тот, кто в избе сорит».
В ампуле прямой кишки
В мае Глузман был арестован и за свою экспертизу (формально за подброшенный при обыске самиздат) получил 7 лет строгого режима и 3 ссылки. В пермском политлагере ВС 389/35 они встретились с Быковским и решили написать пособие по психиатрии для инакомыслящих: руководство, как избегать эскульпации, т.е. признания невменяемым. В этом памятнике медицинской мысли советские психиатры делятся на 6 типов, из которых опасны два: 1) профессиональный палач и 2) обыватель, охотно уступающий формуле «ты ж понимаешь». Его признаки: интеллект средний, книжек не читает, современного искусства не воспринимает, оправдывает любое зло. Руками таких людей реализуются массовые репрессии.
25 страниц пособия были написаны на тонкой электроконденсаторной бумаге микроскопическими буквами. За пределы зоны рукопись вывез в ампуле своей прямой кишки бывший сотрудник КГБ Валерий Румянцев, когда в 1974 году освобождался после 15 лет лагеря (осуждён за попытку рассказать всю правду о госбезопасности; думал, что идёт к иностранным корреспондентам, а попал на своих). Стиснув зубы, Румянцев доехал до Москвы и облегчился в гостях у Юлия Даниэля, где пособие тут же расшифровали и скопировали. Оно распространилось по всему Союзу.
Отыграться на слабых
У конгресса психиатров был один положительный результат: известных диссидентов перестали госпитализировать. Так, Виктора Некрасова только запретили печатать и исключили из КПСС с формулировкой «за то, что позволил себе иметь собственное мнение, не совпадающее с линией партии». Но его друга Леонида Плюща заперли в Днепропетровскую психбольницу специального типа, где интенсивно лечили инсулином, трифтазином и галоперидолом.
Математик Леонид Плющ специализировался на теории игр. Воспринимая психоз как сбой в программе, Плющ мечтал создать его математическую модель, в чём школа Снежневского находила признаки вялотекущей шизофрении. Попытка совмещать занятия из двух разных сфер приравнивалась к раздвоению сознания. Лечащий врач Плюща так и говорила: «Математика не имеет никакого отношения к медицине. Нам, врачам, это не нужно».
Была надежда, что это провинциальные ученики Снежневского вульгарно понимают вялотекущую шизофрению. Но когда сам глава школы обследовал Плюща и нашёл, что «стабильная идея реформаторства трансформировалась в идею изобретательства в области психологии», оставалось только просить его облегчить режим.
Среди друзей Сахарова была Евгения Печуро, которая воевала вместе со Снежневским. Она рассказывала, как внимателен к пациентам был тогда Андрей Владимирович. Если контуженный жаловался, что его ударил санитар, обидчика неминуемо ждала передовая.
Аудиенция на Котельнической набережной
Диссидент Юрий Орлов и жена Плюща Татьяна Житникова пришли к Снежневскому домой и просили вмешаться в действия профессора Блохиной. Академик ответил, что согласен с её назначениями. Потом спросил:
— Хорошо, скажите, разве было бы лучше, если бы Плюща отправили в лагерь?
Посетители (хором): Лучше!
Житникова: Вы растоптали его человеческое достоинство. Вы обрекли его на бессрочные — бессрочные! — мучения, вместо семи лет лагерей. И какие мучения! Он распух от инъекций. Ему вкалывают трифтазин, от боли можно сойти с ума. Его запирают вместе с буйными. Вы…
(Снежневский встаёт, посетители тоже).
Орлов: Когда будете докладывать, кому вам надо докладывать, будьте добры, объясните, что психиатрические репрессии подрывают престиж государства.
Снежневский (бледнея): Вы снова оскорбляете!
(Посетители уходят). Это было 7 апреля 1975 года.
Лишний некролог
Тем временем всё более массовые акции в защиту Леонида Плюща проводились в Париже, где выступал выдворенный на Запад Виктор Некрасов — он провёл раннее детство в Лозанне, его первым языком был французский. Некрасов легко нашёл сочувствующих среди парижской интеллигенции и развернул энергичную кампанию. Быть может, с последних дней Сталина по радио не говорили столько о состоянии здоровья одного человека, сколько в 1975 году рассказывали о Леониде Плюще.
В мае 75-го у Некрасова внезапно развился перитонит с очень странными осложнениями. После трёх операций хирург сказал, что надежды нет. Андрей Синявский написал некролог, который не понадобился — Виктор Платонович всем на удивление выжил.
Его выступления стали ещё острей, он писал о детях Леонида Плюща во французские и английские газеты:
«30 лет тому назад я воевал в Сталинграде. Воевал и думал — и не только я так думал — вот разобьем немцев, победим фашизм, восторжествует на земле справедливость. Так я думал и это придавало сил.
А что я могу сейчас ответить, если они спросят меня: ”За что же вы воевали? За вот это самое? За то, чтоб нашего папу посадили в сумасшедший дом? Нашего папу, который лучше всех, умнее всех? И чтобы не разрешали даже на него посмотреть?” … Не знаю, что будет, когда они подрастут. Может, им велят отречься от папы (такое уже было), а они не захотят. Что тогда? Может, иx отказ посчитают симптомом той самой, страшной, придуманной профессором Снежневским в угоду властям, «вялотекущей шизофрении», под которую попадает любой нестандартно мыслящий человек, и их тоже упекут в психушку?»
Наконец, генеральный секретарь французской компартии Жорж Марше сказал Брежневу, что коммунисты тоже выступят в поддержку Плюща, иначе можно проиграть местные выборы. 10 января 1976 года Леонида вместе с семьёй выслали в Вену.
Зарубежные психиатры получили возможность обследовать больного, у которого сам Снежневский определил вялотекущую шизофрению. И оценить результаты лечения. Австриец Виллибальд Слуга после осмотра заключил, что перед ним здоровый человек с искусственным нейролептическим синдромом, который через месяц должен пройти вместе с тремором. Так и вышло.
«Чистка расы»
Впечатление скрасили хитроумной комбинацией. 22 августа 1976 года Слугу и ещё 6 австрийских психиатров пригласили в СССР. Водили по больницам, балетам и банкетам. Зачитывали избранные места из историй болезни диссидентов Плюща, Борисова, Старчика, Аргентова.
По возвращении домой Слуга сказал, что все четверо диссидентов здоровы. Другие отмалчивались, и только ведущий судебный медик Генрих Гросс предположил, что они могут быть больны. Выходило, что «у западных коллег есть разные мнения». Так доктор Гросс помог сбить невыгодную для Снежневского информационную волну.
Ниточка, за которую потянули этого австрийского психиатра в 1976 году, сыскалась в Москве ещё на его веку. В 2005-м два молодых немца, тележурналист и историк, обнаружили в архиве Главной военной прокуратуры показания, которые в 1948 году дал советскому следователю Эрвин Екелиус (1905-1952), любовник сестры Гитлера. Он отвечал за эвтаназию детей, признанных неизлечимыми душевнобольными. Екелиус объяснил, как шла «чистка расы»:
«Доктор Гросс работал под моим руководством по своим протоколам и инструкциям… Иногда предписанные дозы фенобарбитала не вызывали смерть. После долгого сна ребята пробуждались. В таких случаях для достижения указанной цели доктор Гросс вводил комбинацию морфия и скополамина, что вело к смерти за 2-3 часа… Умерщвление происходило в строгой тайне. Доктор Гросс составлял сообщения родителям ребёнка о смерти от болезни, которую сам придумывал. Я лично подписывал такие сообщения… В месяц мы убивали от 6 до 10 детей».
Это было зачитано 8 августа 2005 года над могилами 789 жертв клиники «Ам Шпигельгрунд». Через 4 месяца Гросс умер. Он избежал суда, но ещё при жизни вошёл в историю как людоед.
Продолжение следует
Вялотекущие репрессии. Часть 1
Вялотекущие репрессии. Часть 2
Источники и дополнительная литература